Все внимание революционеров было обращено на большую баррикаду, составлявшую, очевидно, наиболее угрожаемый пункт, где каждое мгновение могла вновь разгореться борьба. Один Мариус, кажется, подумал о малой баррикаде и направился к ней. Малая баррикада была совершенно пуста и охранялась только плошкою, мерцавшею между камнями мостовой. Переулок Мондетур, разветвление улицы Петит-Трюандери и улица Синь были погружены в полную тишину.
Когда Мариус собирался вернуться к большой баррикаде после осмотра малой, он вдруг услышал, как кто-то в потемках окликнул его робким шепотом:
— Господин Мариус!
Он вздрогнул, узнав тот самый голос, который часа два тому назад звал его сквозь решетку на улице Плюмэ. Но теперь этот голос был слаб, как тихое дуновение, и Мариус, не видя никого в окружающей темноте, подумал, что ошибся, что это была иллюзия, созданная его воображением под влиянием совершавшихся вокруг необыкновенных событий. Придя к этому заключению, Мариус хотел продолжать путь, чтобы выйти из того закоулка, в котором была малая баррикада, но таинственный голос снова произнес:
— Господин Мариус!
На этот раз он больше не сомневался в том, что действительно слышит голос. Он снова оглянулся, но опять-таки никого не заметил.
— Взгляните себе под ноги, — продолжал голос.
Молодой человек нагнулся и,увидел в потемках какую-то фигуру, которая приближалась к нему ползком по мостовой. Эта фигура и звала его. Тусклый свет плошки позволил различить, что фигура была в рабочей блузе, в рваных панталонах из толстого плиса, что у нее босые ноги и что возле нее блестит что-то вроде лужи крови. Увидел Мариус и поднятое к нему бледное лицо.
— Вы не узнаете меня? — продолжала фигура, видя его недоумение.
— Нет, не узнаю, — ответил он.
— Я — Эпонина.
Мариус с живостью нагнулся к лежавшей у его ног фигуре. Это действительно была переодетая по-мужски Эпонина.
— Как попали вы сюда? — спросил Мариус. — Что вы здесь делаете?
— Умираю, — чуть слышно проговорила несчастная девушка.
Есть слова и действия, которые способны встряхнуть самого удрученного человека. Точно сразу выхваченный из своего тяжелого кошмара, Мариус воскликнул:
— Вы ранены!.. Погодите, я вас отнесу в залу. Вас там перевяжут... Вы тяжело ранены?.. Как мне взять вас, чтобы вам не было больно?.. Где именно вы ранены?.. Эй, товарищи! На помощь! Господи! И зачем вы сюда попали?
Он попробовал просунуть под нее руку, чтобы поднять ее, и при этом встретил ее руку. Молодая девушка слабо вскрикнула.
— Вам больно? — спрашивал он.
— Да... немножко.
— Но я дотронулся только до вашей руки.
Она подняла руку к глазам Мариуса, и он увидал в ее руке темное отверстие, из которого сочилась кровь.
— Что это такое? — спросил он.
— Это рана от пули.
— От пули?!
— Да. Рука прострелена.
— Прострелена?! Как же это случилось?
— Вы заметили, как на вас было направлено ружье?
— Заметил. Вместе с тем заметил и руку, которая закрыла дуло ружья. Разве рука...
— Была вот эта самая.
Мариус задрожал.
— Какое сумасбродство! — вскричал он. — Бедное дитя! Но, впрочем, слава богу, если только тем и ограничилось. Это не опасно... Дайте я вас отнесу в дом. Там вас перевяжут, и все пройдет. Из-за простреленной руки не умирают.
— Пуля прошла через руку в грудь, — прошептала девушка. — Бесполезно уносить меня отсюда. Мне уже недолго... Вы сами можете помочь мне лучше всякого хирурга. Сядьте возле меня, вот на этом камне.
Мариус повиновался. Эпонина положила голову к нему на колени и, не глядя на него, прошептала:
— О, как хорошо, как сладко!.. Вот я и не страдаю больше.
Она помолчала с минуту, потом с усилием повернулась лицом к Мариусу и взглянула на молодого человека.
— Знаете что, господин Мариус, — снова заговорила она, — меня страшно злило, когда я узнала, что вы ходите в этот сад... Это было очень глупо с моей стороны... ведь я сама показала вам этот дом... да и должна была понять, что такой молодой человек, как вы... — Она запнулась и, перескакивая через вереницы мрачных мыслей, очевидно, теснившихся в ее голове, продолжала с раздирающей душу улыбкой: — Вы находили меня дурнушкой, не правда ли? — И, не дожидаясь ответа, заговорила снова, как бы торопясь высказать все, что мучило ее: — Знаете ли вы, что вас ожидает здесь гибель?.. Никто не выйдет живым из этой баррикады... И это я призвала вас сюда... Я! Вы будете здесь убиты, я в этом уверена. Все-таки, когда я увидела, что в вас прицелились, я заслонила рукой дуло ружья. Как это странно!.. Но я хотела умереть раньше вас... Когда в меня попала пуля, я потащилась сюда... Этого никто не видел, так что меня не могли подобрать... Я поджидала вас здесь и все думала: "Неужели он не придет?.." О, если бы вы знали, как я страдала!.. От боли я рвала зубами свою блузу. Теперь мне хорошо... Помните вы тот день, когда я вошла в комнату и смотрелась в ваше зеркало, и тот день, когда я встретила вас на бульваре с работницами?.. Как хорошо пели в тот день птички!.. И как это было недавно!.. Вы дали мне монету в сто су, а я сказала вам, что мне не нужно ваших денег... Подняли ли вы, по крайней мере, монету, когда я бросила ее на землю?.. Ведь вы небогаты. Мне нужно было бы напомнить вам, чтобы вы подняли ее. Как славно грело в тот день солнце!.. Тогда не было так холодно, как теперь... Помните ли вы все это, господин Мариус?.. О, как я счастлива!.. Все умрут сегодня... все!..
Она говорила точно в бреду, и ее скорбное лицо резало душу Мариуса, как острым ножом. Произнося эти отрывистые слова, она прижимала простреленную руку к груди, в которой зияла другая рана, из которой сочилась кровь, как вино из откупоренной бутылки.
Мариус с глубоким состраданием смотрел на эту несчастную женщину.
— Ой! — вдруг воскликнула она. — Вот опять схватило!.. Мне нечем дышать... Задыхаюсь!.. Ой, какая боль!..
Она вцепилась зубами в широко открытый ворот блузы, ноги ее судорожно вытянулись на мостовой.
В эту минуту вблизи раздался задорный петушиный выкрик маленького Гавроша. Мальчик взобрался на один из столов на баррикаде, чтоб зарядить свое ружье, и весело распевал популярную в то время песню:
Увидев Лафайета,
Жандарм не взвидел света:
Бежим! Бежим! Бежим!
Эпонина приподнялась, прислушалась и сказала:
— Это он. — И, снова обернувшись к Мариусу, добавила: — Это мой брат. Я не хочу, чтобы он меня видел...
— Ваш брат? — повторил Мариус, с горечью и болью в сердце думая о долге, завещанном ему отцом по отношению к семейству Тенардье. — Кто это ваш брат?
— Этот мальчуган.
— Который поет?
— Да.
Мариус сделал движение, точно хотел встать.
— О, не уходите! — прошептала Эпонина. — Теперь уже недолго осталось вам побыть со мной.
Она почти сидела, но голос ее был очень слаб и часто прерывался предсмертной икотой. По временам из ее груди вырывалось тяжелое хрипение. Она приблизила, насколько могла, свое лицо к лицу Мариуса и прибавила со странным выражением:
— Слушайте, я не хочу более обманывать вас... У меня в кармане есть письмо к вам... Мне велели отнести его на почту, а я оставила его у себя... Я не хотела, чтобы оно дошло до вас... Но вы, быть может, рассердились бы на меня за это в том мире, где мы скоро увидимся... Ведь увидимся там, да? Так вот, возьмите это письмо.
Она судорожно схватила руку Мариуса своей простреленной рукой, очевидно, уже не чувствуя в ней боли, и сунула его руку в карман своей блузы, Мариус действительно нащупал там письмо.
— Берите, — сказала она.
Мариус взял письмо. Девушка одобрительно, с видом облегчения, кивнула головой и продолжала:
— Теперь... за мои труды... обещайте мне...
Она запнулась.
— Что? — спросил Мариус.
— Обещаете?..
— Обещаю.
— Обещайте поцеловать меня в лоб, когда я умру... Я почувствую это и мертвой.
Голова ее тяжело опустилась на колени Мариуса, и глаза закрылись. Молодой человек подумал, что душа этой несчастной девушки уже отлетела, так как тело оставалось неподвижным. Но вдруг, в ту самую минуту, когда он считал ее уснувшей навеки, она тихо открыла глаза, в которых уже виднелся ангел смерти, и сказала ему с выражением неземной кротости:
— Знаете что... господин... Мариус? Мне кажется... я... немного... любила вас.
Она слабо улыбнулась и с этой улыбкой тихо испустила дух.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь